Юнг принимает основополагающий для его аналитической и терапевтической работы «факт», «что бессознательное порой способно проявлять разумность и целенаправленность, превосходящие сознательное понимание в данный момент». Эту целенаправленность обнаруживают сновидения, которые являются не «просто фантазиями», а «самоотображениями бессознательного развития». То есть душа человека представляет собой автономное существо: «В каждом отдельном человеке наряду с личными воспоминаниями существуют великие "древние" образы . то есть унаследованные возможности человеческого воображения, каким оно было издревле. Факт такого наследия объясняет тот поразительный феномен, что определенные материалы мифов и мотивы повторяются в идентичных формах по всему свету» (Jung 1971, 51; 1966, 74). Как уже говорилось, Юнг называет эти образы коллективным бессознательным или «архетипами» (см. также статью К. Т. Фрея-Верлина в т. IV). Жизненная сила человека, которую Юнг называет либидо, проявляется не только в личных и инфантильных образах. Она сохраняется и с возрастом удерживается прежде всего в тех архетипах. Поэтому Юнг снова и снова исследовал «символы и метаморфозы либидо», как звучало название первого издания уже упомянутой книги.

Мы не имеем возможности изложить здесь юнгианскую психологию бессознательного достаточно подробно. Практическую цель своих усилий — индивидуа-цию — Юнг видел в том, чтобы научить человека «депотенцировать» автономию коллективных, господствующих образов, не подчиняя их при этом себе. В отличие от Фрейда, он понимал такую «замену» бессознательного сознательным как компенсацию, то есть как сбалансирование или «саморегуляцию» либидо (Jung 1967, 485). Односторонние искажения жизни нарушают это равновесие. Они могут быть в той или иной мере невротическими, поскольку переоцениваются возможности бытия и тем самым недооцениваются или вовсе игнорируются другие требования. Это, однако, означает, что человек, несмотря на влияния его жизни, подпадает под власть надличностной силы в форме коллективного образа. В этом, собственно, и состоит основной конфликт, который необходимо преодолеть. Поэтому, как полагает Юнг, все терапевтические усилия должны быть направлены на ослабление этой зависимости — цель, которую можно лишь постепенно осознать, но никогда нельзя достичь полностью.

Подход Юнга оказался чрезвычайно плодотворным для психоаналитического исследования сказок с точки зрения конфликтов становления человека. «Стародавние времена» и «жили-были» не являются ни личным, ни коллективным прошлым, которое можно локализовать во времени и пространстве. Скорее они отражают вечные проблемы человеческого бытия на всех стадиях от рождения до смерти, точнее, переходы от одного отрезка жизни к другому. Хороший конец или избавление прежде всего являются указанием на то, что сказка в этом смысле представляет собой пример удачной компенсации и индивидуации. Сказке придается непреходящее значение: ее действие разворачивается повсюду и нигде, ее время — это всегда и никогда. Она есть свидетельство бессознательного, поскольку сознание человека ограничено пространством и временем, здесь и теперь. Преимущество такого понимания заключается в том, что сказка уже не объясняется чисто редуктивно, а потому не редуцируется. Это прежде всего относится к упомянутой сказке о золотом ключике: выход из дому и разжигание костра, работа и находка ключика образуют автономное движение, существующее по своим собственным законам, которое столь же мало можно «создать» или «вывести», сколь мало можно повлиять на бессознательное в психотерапии. В лишении, если оно познается и переживается как в этой сказке, человеку открываются недоступные прежде возможности, «замечательные вещи». Юнг определяет невроз как «замену законного страдания» (Jung 1971, 92), поэтому сказка представляет собой необходимый и неизбежный для человека опыт фрустрации и терпения, а потому также взаимосвязь страдания и счастья, их метаморфозу. В полную противоположность фрейдовскому воззрению сказка изображает здорового человека.

В юнгианской психологии сказка интерпретируется, исходя из идеи о метаморфозе. «В мифах и сказках душа высказывается о самой себе, а архетипы раскрываются в своей естественной взаимосвязи», — говорит Юнг по поводу «Фауста» Гёте и его восприятия «матерями» — «то есть в виде образования, преобразования, вечной беседе о вечном смысле» (1957, 103). Этим образованием—преобразованием, то есть метаморфозой и являются «образы жизни», «всемогущие силы», как их называет Гёте (1967, III, 193). Созданное Юнгом направление в психоаналитическом исследовании сказок и символов стремится к пониманию и истолкованию этих образов жизни. Различаясь в соответствии с полом и возрастом, социальной ролью и опытом человека, эти образы отражают усилия и свершения, неудачу и успех, нетерпение и смирение, упрямство и убеждение, сопротивление и избавление, расставание и новую встречу на так называемом жизненном пути. «Развитие событий в сказке . чаще всего относится к путешествию и приключениям героя, в результате которых приобретается нечто ценное» (Beit 1965, 10). Само путешествие сопряжено с немалыми трудностями: приходится отвечать на вопросы, разгадывать загадки, выполнять поручения, держать свое слов, отыскивать недоступные места или пробираться туда, следить за временем, выдерживать испытания и сражаться, зачастую повторяя это по нескольку раз — обычно трижды, поскольку герой поступал неверно и терпел неудачу. Аналогичные по своей сути события относятся и к героиням женского пола. Эти герои и героини не являются лишь фигурами прошлого, для нас сегодня это люди, которые подвергаются испытанию, оказываются в конфликте, перед сложной задачей, необходимостью ожидать. Нередко речь здесь идет о жизни и смерти, то есть о радикальных изменениях.