Особенно Фрейд подчеркивает страх совести, когда что-то делается без должного усердия или неверно; в этом общая отличительная черта религиозных отправлений и болезненных действий. Как и в случае навязчивых действий, в религиозных отправлениях истинные мотивы поведения остаются бессознательными. Для тех и других характерно, что совершающий их человек ведет себя так, словно «над ним довлеет сознание вины, о которой он, правда, ничего не знает, то есть бессознательное сознание вины, если так можно выразиться, при всей нескладице подобного соседства слов». Это сознание вины имеет источник в известных душевных процессах раннего детства и постоянно оживает в случае каждого нового искушения. В свою очередь оно порождает всегда готовый заявить о себе страх ожидания беды, который через понятие наказания связан с внутренним восприятием искушения. В начале образования церемониала больной еще сознает, что должен сделать то или иное, чтобы не случилась беда, и, как правило, характер поджидающей его беды пока еще известен его сознанию. Связь же между поводом, при котором возникает этот страх ожидания, и угрожающим содержанием от больного уже скрыта. Таким образом, церемониал возникает как защитное или подстраховочное поведение, как защитная мера» (VII, 135). Защищаться такой больной должен от импульсов влечения, то есть либидинозных или агрессивных побуждений. Если такие предосудительные импульсы все-таки прорываются, человек пытается защитить себя, причем набожный человек своим «покаянием, эквиваленты которому обнаруживаются в неврозе навязчивости» (VII, 137). В конце концов Фрейд приходит к такому выводу: «Невроз навязчивости следует понимать как патологический эквивалент религиозного образования, невроз — как индивидуальную религиозность, а религию — как универсальный невроз навязчивости» (VII, 138—139). Общим для них является «отказ от осуществления конституционально данных влечений» (VII, 139) сексуального (при неврозе) и эгоистического (в случае религии) происхождения. Религия становится движущей силой развития культуры через принесение «божеству» жертвы в виде влечений, благодаря чему человек «освободился от власти скверных, социально вредных влечений» (VII, 139).

Нам известны высказывания Фрейда по поводу религии и мифов, сделанные им в ранний период деятельности и указывающие основной механизм возникновения религии: все более усиливающиеся желания и связанные с желаниями фантазии. В декабре 1897 года Фрейд пишет своему \ругу Флиссу: «Как ты думаешь, что такое "эндо психические мифы"? Последний плод моих раздумий. Неясное внутреннее восприятие собственного психического аппарата побуждает к мыслительным иллюзиям, которые, естественно, проецируются вовне и, как правило, в будущее и потустороннее.

Бессмертие, воздаяние, все потустороннее суть такие образы нашего внутреннего психического мира» (Freud 1962, 204), и, как сказано им в 1911 году в «Формулировках двух принципов психического события», «отказ от земных утех» (VIII, 236).

Такое объяснение Фрейдом мифотворчества следует рассматривать в связи с вторгающимися надындивидуальными процессами, о которых он говорил еще в работе «Поэт и фантазирование» (1908b): «Так, например, вполне вероятно, что мифы соответствуют искаженным остаткам желаний-фантазий целых наций, вековым мечтаниям юного человечества» (VII, 222). Не о том ли и запись Фрейда, сделанная в Лондоне в июне 1938 года (помечена 22 августа); «Мистика, темное само восприятие царства вне Я, царства Оно» (XVII, 152)? Открылась ли здесь Фрейду область, выходящая за пределы мышления-желания, за пределы желаний-фантазий, область, которую можно отнести к природной реальности? Существует ли кроме «инфантильной беспомощности», о которой еще в 1910 году Фрейд говорит Юнгу как о «последней основе потребности в религии» (Freud/Jung 1974, 312), беспомощность и другого рода, не инфантильная и не вытекающая из беспомощности инфантильного типа? Не это ли заставляет Фрейда говорить о «логосе» божества и об «ананке» (XIV, 378)? Как бы там ни было, с позиции Фрейда следует подчеркнуть, что из этого ни в коем случае нельзя выводить «религиозные отправления» или любые другие религиозные институты как реакцию на судьбу, как «темную, бесчувственную и бессердечную власть» (XV, 180). Беспомощность Фрейда перед «мойрой» (XIV, 339), пожалуй, потому не является религией, что в качестве реакции на нее человек демонстрирует упорство и стойкость, позволяющие отказаться от желания и надежд. За такую преодолевающую, зрелую реакцию Фрейд все более ратовал в течение своей жизни.